заозирался по сторонам — в странной уверенности, что и (его бывшая невеста) сама Настасья окажется рядом. Но Марья Петровна уже подталкивала его к распахнутой задней дверце электрокара:

— Не медлите! — почти прокричала она. — Неизвестно, сколько еще я смогу их всех удерживать! Мои возможности не безграничны! По крайней мере, сейчас.

Глава 21. Башня

1

Шуба и шапка помогали плохо: Настасья Рябова ощущала, что ночной январский холод вот-вот обратит её в ту самую Снежную Королеву, сказку о которой ей когда-то читал дедушка. Её настоящий дедушка — а не её отец, который трансмутировал в своего тестя Петра Сергеевича Королёва, а потом девять лет морочил голову собственной дочери. Уверял Настасью, что оба её родителя погибли в тот страшный летний день, на Рижском взморье. И Настасья вполне отдавала себе отчёт: то, что она сделала сегодня, в куда большей степени было её мщением за те девять лет обмана, чем попыткой восстановить справедливость. Да что уж там: на справедливость ей вообще было плевать. Как всем, похоже, стало плевать и на саму Настасью — после того, как господин Ф. под страхом ареста запретил журналистам снимать девушку или просить у неё интервью. А для верности еще и поручил свои сотрудникам отгонять от неё потенциальных интервьюеров. И сейчас, когда вокруг суетилось столько народу, про саму Настасью все словно бы позабыли. Она чувствовала себя так, как если бы на неё надели плащ-невидимку из книжек о Гарри Поттере.

Настасья поежилась в своей норковой шубке и начала оглядываться по сторонам, ища взглядом Ирму. Но той нигде не было видно. Она как будто сквозь землю — точнее, сквозь крышу, — провалилась. Исчез куда-то и полковник Хрусталев. Хотя в его случае всё как раз могло объясняться просто: на проштрафившегося полицейского снова надели наручники. И увели куда-нибудь подальше от журналистов. Но ведь на Ирму-то уж точно здесь наручники не надели бы — попробовал бы кто-то проделать подобное с красавицей-адвокатессой! И как Ирма могла бросить свою подругу в такой момент? Исчезнуть невесть куда?

И, чтобы хоть как-то отвлечься — перестать отчаянно жалеть саму себя — Настасья перестала оглядывать крышу башни со спутниковыми антеннами, каждая — размером с великанскую тарелку. И стала смотреть на гигантский город, простиравшийся внизу.

Ночь катилась к исходу. И Настасье Рябовой показалось: она видит далеко на востоке, возле самого горизонта, полосу постепенно светлеющего неба. Впрочем, это вполне могло быть не подступающим рассветом, а отражением огней бессонного мегаполиса, где ярко освещена была отнюдь не одна только башня ЕНК.

Со своего места на крыше девушка видела: по широкой улице, что вела к штаб-квартире Единого новостного канала, движется целый поток машин. И, судя по тому, что огни фар она видела исключительно жёлтые — не красные, — все эти электрокара ехали в одну сторону: к башне небоскрёба со спутниковыми антеннами.

Отсюда, с этой высоты, Настасья также сумела разглядеть здание гостиницы «Ленинградская», где сейчас Гастон наверняка места себе не находил от одиночества и беспокойства. И еще — Настасья увидела очертания Большой Никитской улицы, где они с Максом так недолго прожили в квартире его отца. Который так хотел, чтобы у них всё сложилось!

И Алексей Федорович Берестов, будто уловил, что Настасья подумала о нем: шагнул к ней откуда-то из-за спин серьезных людей в штатском, что обступили её сейчас со всех сторон. Девушка ожидала, что отец Макса будет выглядеть расстроенным, разозленным, возможно — станет глядеть на неё с осуждением. Однако Алексей Федорович смотрел на Настасью так, словно она по-прежнему была невестой его сына. Взгляд Берестова-старшего выражал нечто вроде скрытого одобрения, но ещё больше в нем содержалось хмурой сосредоточенности.

— Прости, Настасьюшка, — сказал он, — что я не подошёл к тебе раньше. И что я всё это допустил. Но, видно, такова уж моя планида — не выходит у меня защитить тех, кто мне дорог. И этот субъект, — он кивнул на человека с плакатом, так и стоявшего на парапете крыши, — явно меня имеет в виду. Ну, то есть — меня имел в виду тот, кто его этим плакатом снабдил. Во всем виноват отец.

Настасья решила: Алексей Фёдорович ничего не знает о том, что произошло вчера.

— Я бросила Макса, — сказала она. — Причем бросила по телефону, можете себе такое представить? — Она издала смешок, хотя больше всего ей в тот момент хотелось разрыдаться.

— Я всё знаю, — кивнул Алексей Фёдорович с таким спокойным выражением на лице, словно речь шла о какой-то малозначительной глупости. — Твой отец признался мне: это он убедил тебя поступить так.

— Мой отец тут не при чем! — Настасья прямо-таки взвилась; она даже сама не ожидала от себя такой бурной реакции. — Это я пошла у него на поводу! Я! И не надо и это сваливать на него! Вы ещё скажите, что надпись на том плакате — и о моём отце тоже!

— Я так не думаю. — На сей раз Алексей Фёдорович отрицательно покачал головой. — Если он во всем этом бардаке и виноват, то всего лишь косвенно. А ты, Настасьюшка, и подавно не должна ни в чем себя винить!

— Да с чего вы взяли, что я себя виню? — возмутились Настасья.

Однако Алексей Берестов будто и не слышал её слов.

— Максимка, — проговорил он, — очень тебя любит. Сильнее любит, чем хочет самому себе признаться. Но он слишком поглощен в последнее время… другими делами. Это его стремление реабилитироваться в собственных глазах — оно его прямо-таки ослепило его. Он должен был понять, что твой отец попробует манипулировать им через тебя. И что ты попадешь под удар независимо от того, станешь ты слушать своего отца или нет. Погоди, не перебивай! Но Максимка предпочел думать, что он этого не понимает. Наверное, иначе ему было бы слишком страшно стоять на своём — добиваться внедрения реградации любой ценой.

— Макс уж точно ни в чем не виноват, — произнесла Настасья тусклым голосом, а потом — больше для того, чтобы сменить тему разговора, спросила: — И, кстати, а вы не видели Ирму фон Берг? Она запропала куда-то…

Настасья хотела сказать: сразу после моего заявления, но Алексей Фёдорович и так её понял.

— Я заметил, как она уходила с крыши вместе с тем полицейским полковником — Хрусталевым, — сказал он. — Это было с четверть часа назад.

— С кем, с кем? — изумилась Настасья. — С Хрусталевым? Но как же его отсюда выпустили? Ведь он…

Договорить она не успела. Будто из воздуха перед ними